— Мне от кашля очень хорошо помогает, — заверил Баночки и сунул мне коробочку.

Я открыл и высыпал в руку горсть белых таблеток и тут же запихал их в рот уже совсем охреневшему Трубецкому.

— Глотай, Антон Львович, воды нету, на сухую глотай. Вот так… молодец… Хороший мальчик. Побольше тебе кодеина надо. Еще спасибо скажешь. Боль как рукой снимет… Не можешь глотать — жуй. Жуй, я сказал!

И он жевал.

— Так это самое, Саныч, — почесал репу Баночкин. — Они боль-то не снимают. Таблетки эти…

— Как не снимают? От кашля же? Кодеин же?

— От кашля они помогают, это да, — закивал Михаил. — Но это слабительное.

— Ну-ка дай сюда. Пурген, — громко вслух прочитал я название на коробочке.

— Я как их выпью, кашлянуть боюсь, — добавил Баночкин.

Народ покатился от смеха. Кто-то пытался сдерживаться, даже рот руками зажимал, но, проглотив смешинку, уже не удержались. Даже сочувствующий Трубецкому Казарян упал от приступа смеха на траву, и дрыгал черными лапками, что кубинский таракан под тапком.

А Антошенька еще больше позеленел. Он уже не пытался орать и возмущаться, понял, что с каждым его криком и возгласом возмущения всё становится только хуже.

— Так, товарищи! — наконец, уняв смех, я смог серьезно проговорить, борясь со спазмом лицевых мышц. — Тут такая накладочка вышла с таблетками. Антон Львович сейчас, что та корова на лугу, может траву на стадионе в любой момент, так сказать, заминировать. А нам такая оказия совсем ни к чему. Мы — народная милиция, пример для граждан, а не жвачные парнокопытные. Так что нужно срочно промыть желудок. Нас этому тоже учили… Сейчас я вам всё покажу. Так! Держите ему руки… Мне нужен кусок шланга и вода!

— Я на газоне видел шланг! — воскликнул Баночкин.

Глава 7

— А может, клизму еще? — предложил Гужевой. — Ну, чтобы наверняка организм очистить? У нас когда в колхозе бык картофельной ботвой отравился, так мы его из-под хвоста промывали.

— Надо шланг померять по диаметру, — задумчиво проговорил я.

— Не надо клизму! — завопил Антошенька. — Я на вас рапорт напишу! Изверги!

— А вон и скорая едет, — Баночкин махнул широкой рукой в сторону ограждения стадиона, за которым вдалеке двигался РАФик.

Надо же! Быстро они среагировали, обычно в Зарыбинске неотложки не особо расторопные были. Вообще мне всегда казалось, что врачи скорой помощи исповедуют такой подход — чем позже приедешь, тем точнее диагноз.

— Так, товарищи, — скомандовал я. — Промывание отменяется. Передадим в руки профессионалов. Берем его дружно и понесли. Клизмы пусть ему в больничке теперь ставят. И-и взяли-и!..

— Ай! — вскрикнул Трубецкой, когда несколько пар рук его подхватили и оторвали от земли.

В его грустных, но все равно бессовестных глазах забрезжила надежда на спасение и промелькнула призрачная радость. Кончились мучения. Ура! Врачи сейчас заберут.

Так, наверное, размышлял Антошенька, светясь от накатившего счастья, но совсем не так произошло на самом деле. Проходя через ворота стадиона, где была установлена скрипучая железная вертушка, мы такой толпой протиснуться не смогли. Для переноски раненой тушки опера пришлось ограничиться лишь двумя наиболее сильными носильщиками. Вот так и вышло, что через вертушку проносили его мы с Баночкиным. Я — как местный физкультурник, Миша — как свежепризнанный силач.

Звяк! — брякнула вертушка. Бум! — глухо отозвалась черепушка. Трубецкого нечаянно (а может, и не совсем нечаянно) ударили головой о железку. Что ж, бывает… я, помню, как-то шкаф заносил на третий этаж, так мы его пока дотащили, на поворотах вообще весь ободрали, а тут что — одним ударом отделались.

Добравшись до машины скорой помощи, мы всей «похоронной» процессией, наконец, запихали в фургон пострадавшего.

— Что с ним? — дивился врач, поглядывая на Трубецкого.

Тот был уже без сознания. Еще и цвет лица такой, будто из окружения немецкого неделю выносили.

— Перелом голени, — ответил я. — Ерунда. Шину я наложил, таблетки от кашля дал. Теперь он ваш.

— А почему он у вас без сознания? — недоумевал врач.

— Головой ударился.

— Когда ногу сломал и упал?

— Да нет, когда несли, зацепили вертушку. Чуть не сломали.

— Что ж, — кашлянул врач в кулак, явно сдерживая смех. — Бывает. Но в следующий раз вы его как-то поаккуратнее несите. Ноги у него две, ломать можно еще, а вот голова — всего лишь одна…

— Хорошо, доктор, — заверил я. — В следующий раз голову будем беречь. Вперед ногами понесем…

Врач был абсолютно, что называется, профдеформированный, в силу специальности врачебным цинизмом пропитанный, и на страдания Антошеньки ему было явно плевать. Поэтому он целиком и полностью оценил всю забавность оказания Трубецкому первой медицинской помощи, о которой поведал я. Поблагодарил меня за поднятие настроения на его дежурстве и со светлой улыбкой на усталом лице укатил в сторону стационара.

На своем «Урале» я доехал до морга. Очень удобно, когда под рукой служебный транспорт. И как я раньше жил? Мотоцикл оставил прямо перед крыльцом и вошел внутрь уже походкой завсегдатая заведения.

Старый советский морг — это место, где время, кажется, когда-то остановилось и не может запуститься вновь. Внутри царит особая атмосфера, пропитанная запахами спирта, смерти и формалина.

— Тук-тук! — постучался я кулаком и одновременно голосом в кабинет заведующей. — Можно?

— Можно Машку за ляжку и Ваньку за встаньку, — в ответ, вместо приветствия, проворчала «пиратка» голосом с хрипотцой.

— И вам доброго утречка, Тамара Ильинична, я хоть и не дед Мороз, но подарочек принес.

— Я не верю в деда Мороза, — поморщилась заведующая.

— Я тоже не верю, у меня детский атеизм, — я выложил на стол сверток, по форме которого угадывалась нехилая палка колбасы, и выставил жестяную банку с растворимым кофе.

— Ну вот с этого бы и начинал, — медичка развернула шуршащую бумагу и бесцеремонно понюхала колбасу. — Зачем нам дед Мороз, когда у нас есть Морозов. Он и сам своего рода волшебник.

— Ну, скажете тоже, — с напускной скромностью пожал я плечами. — Я не волшебник, я только учусь…

Врачиха, убрав подношения, которые я прикупил по «хлебной карточке» товарища Миля, выложила передо мной писульки:

— Вот смотри, Морозов… Читай. Вникай. Это предварительное заключение по тем гаврикам из гаража.

Я прочел, почесал затылок, поморщил нос.

— Очень интересно написано, Тамара Ильинична, но я чего-то не понял… Один из трупов оказался женщиной, а второй — умер от онкологии?

— Тьфу! — она тут же выдернула у меня из-под руки листы. — Я тебе не те бумажки дала. Щас, обожди… Вот, читай…

И положила на стол другие документы. Я пробежал новую писанину глазами, и еще больше расчесал затылок и поморщил нос.

— Еще интереснее, Тамара Ильинична, но ничего так и не понятно. Они все-таки отравились угарным газом или нет? Можете мне лучше своими словами объяснить, без всех этих медицинских терминов на бумаге? Ясно и доступно, как вот сейчас про Машку и Ваньку.

— Что же ты такой непонятливый, Морозов, а еще на медика поступать хотел.

— Меня из-за почерка не взяли, слишком уж он разборчивый у меня.

— Шел бы в патологоанатомы, у них красивый почерк, потому что им некуда спешить. Пациенты за рукав не дергают. Тут написано, что смерть наступила у обоих исследуемых от отравления угарным газом, но-о-о… — бабуля ткнула по-профессорски пальцем в потолок. — Есть морфологические признаки, указывающие и на нехарактерную картину патологии острой интоксикации монооксидом углерода…

— Стоп, стоп, Тамара Ильинична, вы опять? Давайте лучше как про «козу на возу», а то я ни слова не понял. Что с гавриками произошло?

— Картонка-печёнка! Ну как еще проще! Ой, тяжко мне с вами, ментами, но попробую… в общем, есть вероятность того, что погибших сначала опоили, а уж потом отравили выхлопами.